Ответы Олега Басилашвили на вопросы студентов СПбГУП
КОРОЛЕВА Н., 1 курс, факультет культуры. – Какая роль у Вас самая любимая?
БАСИЛАШВИЛИ О.В. – Ну, знаете, разные у меня были роли, всякие. Например, роль Андрея Прозорова в «Трех сестрах» или роль дяди Вани в пьесе Чехова «Дядя Ваня». Вы, наверное, еще не читали эту пьесу, будете потом проходить. Когда прочтете, поймете, почему так мне нравится. Или еще ряд других ролей, сейчас говорить об этом нечего.
МЕГЛИЦКАЯ Е., 3 курс, факультет искусств. – В одном из своих интервью Вы говорили, что Алиса Бруновна Фрейндлих – очень хороший партнер по сцене. А в чем это выражается?
БАСИЛАШВИЛИ О.В. – О, это сложный вопрос. Есть люди-эгоисты, есть люди-не эгоисты. Есть эгоисты – гениальные артисты, а есть бездарные. Какие угодно. Но легче всего играть с актером, который с тобой общается. Не обязательно глаз в глаз, но ты понимаешь, что ты с ним связан. Алиса Бруновна принадлежит к такого рода артистам. С ней, поэтому, легче. А есть артист замечательный, не буду называть его фамилию, великий, замечательный, но он только в себе. И хоть ты голову о стенку расшиби, но замечает он только свое дело. С ним трудно, потому что ты не идешь от партнера, а он не идет от тебя.
БУДЬКИНА А, 3 курс, факультет искусств. – Олег Валерьянович, в своей книге Вы пишете о том, как вместе с партнершей по фильму «Предсказание» Ирен Жакоб прогуливались по Лувру, и Вы испытали чувство невероятного восторга от скульптуры Ники Самофракийской. Скажите, пожалуйста, какие еще произведения искусства произвели на Вас такое же сильное впечатление?
БАСИЛАШВИЛИ О.В. – Знаете, я когда-то учился в художественной школе. И у меня много любимых произведений. Сначала это были передвижники наши. Но я воспитывался в те времена, когда за слово «импрессионизм», произнесенное вслух, сажали по 58-й статье. Поэтому никакого импрессионизма не было вообще. Кто такой Ван Гог, Гоген, Сезанн, Матисс – вообще не знали. Кто такой Кончаловский, или там Машков, допустим, ранний, или Петров-Водкин. Они не выставлялись нигде. Есть гениальные художники, например, Федотов, я его сравниваю с Брейгелем, он не ниже по уровню. Может быть, по философии еще более приземлен, но как мастер, как наблюдатель, как жанрист высочайшего класса… Недаром он сошел с ума и закончил жизнь в сумасшедшем доме.
Меня самого выгнали из художественной школы, точнее, я сам ушел. Да, я плохо занимался, не любил, к сожалению, к стыду своему, все эти гипсы, все эти уши и носы Давида и прочее. А однажды нам выставили натюрморт – синий бархат, тарелка флорентийская с такими выпуклыми какими-то виноградами, и на первом плане три яблока, два зеленых и одно красное. Мне было уже наплевать, я решил, что уйду, я бездарен, мне не нужно… А не сделать я не мог. Но у меня эти яблоки никак не вылезали вперед. Тогда я взял на себя кость жженую, черную краску, и обвел одно яблоко. О! Они вылезли сразу! Я обалдел. Сдал работу, а через день приходит педагог и начинает на меня орать: – Какая сволочь вас этому научила, какой мерзавец? – Я говорю, объясняю, почему это сделал. А тот: – Нет, не врите! Кто? Назовите имя. – Тогда борьба с мелкобуржуазным искусством была в самой высокой фазе, и человек, который подражал импрессионистам, мог сесть за решетку буквально или быть выкинут отовсюду. Но я не понял, почему он так орет на меня. И вот как-то иду по Эрмитажу, году в 1957-м, открылась выставка импрессионистов. Вижу – Сезанн. Белая ткань, венецианская тарелка и три яблока, черным обведенные!
Я всегда пропускал в юности классические залы, шел подальше. Но тут как-то вот… Боровиковский, портрет Вареньки Лопухиной. Вы знаете, удивительно… Боровиковский был крепостным художником. Ему было лет 19-20, наверное, когда он писал. А Варенька Лопухина, лет семнадцати-восемнадцати, его сверстница. Она барыня, а он крепостной, и он ее любит, и она это знает. И вот она на него смотрит, а он пишет портрет. Смотреть без слез невозможно. Только внимательно надо понять, что она в это время думает, Варенька Лопухина, глядя на этого крепостного красивого художника.
Или совсем недавно я был в Дрезденской галерее. И там увидел много раз мною виденную «Сикстинскую мадонну». Никогда ранее Рафаэль на меня не производил никакого впечатления. Мне казалось, что он неплохой рисовальщик, но не более. А тут вдруг внимательно посмотрел на лицо мадонны... Я вижу молодую женщину, почти девочку, в руках у нее ребенок, и она знает его будущее. Она смотрит на нас с улыбкой понимания. Понимания того, что его распнут. Вот это все у нее в глазах. Как, что это, почему? Это же разговор с богом. Это же не просто взял и нарисовал. Это постижение. Вот таких постижений в мире немного, но, слава богу, что они существуют.
МАКСИМОВА Е., 1 курс, факультет культуры. – Расскажите, пожалуйста, о Вашей работе в Большом драматическом театре.
БАСИЛАШВИЛИ О.В. – Ну, это тема двух-трех наших встреч следующих. Я работаю в этом театре с 1959 года, не переставая. Больше ничего не могу сказать. Недавно стоял у расписания, поздно было уже, репетиция кончилась, спектакль кончился. Я стою, смотрю расписание. Рядом стоит какая-то женщина пожилая, в пальто, одетая. Стоит и стоит. Я смотрю свое, она смотрит свое. Вдруг она мне говорит: «Привет, Бас!» Меня Басом называли мои близкие товарищи, ныне умершие. Я говорю: «Здравствуйте». Думаю, кто же это такая? Видимо, кто-то из моих давних близких знакомых, а я даже лица не помню. Как неудобно-то. Я ее спрашиваю: «Простите, а Вы кто?» Она мне говорит: «Хрен в пальто». И ушла. Это все, что касается моей 50-летней работы в Большом драматическом театре.
ЯКОВЕНКО В., 1 курс, факультет культуры. – Поделитесь, пожалуйста, Вашим опытом работы с Георгием Александровичем Товстоноговым.
БАСИЛАШВИЛИ О.В. – В спектакле «Ревизор» я играл Хлестакова. Там была очень подвижная роль, я был килограммов на 50 легче, чем сейчас, и однажды у меня прямо на сцене произошел разрыв ахиллова сухожилия. Показалось, будто меня кто-то по ногам ударил палкой. Я доиграл кое-как до половины первого акта, второй и третий. Но потом выпал из строя на 2-3 месяца и лежал в гипсе – операции, прочие всякие дела. А Георгий Александрович Товстоногов все время звонил и говорил: – Олег, когда вы приедете на репетицию? – Понимаете, – говорю, – я не могу, Георгий Александрович, у меня нога в гипсе. Как я буду репетировать? – И вот где-то на излете второго месяца он мне говорит: – Приходите, вы будете все время сидеть в кресле и подавать реплики, так что ваша нога не будет страдать. – Хорошо, я пришел на репетицию, сижу в кресле, проходит 5-6 минут, что-то я говорю, а Георгий Александрович кричит: – Олег, почему вы сидите, теперь надо встать в это время! – Всё, я встал, и для того, чтобы не сломать окончательно ногу, вспомнил портрет Дениса Давыдова, не помню чьей кисти, Перов, что ли. Помню, в гусарском костюме стоит… Я положил ногу вот так, и это очень помогло мне сыграть роль.
САКЛАКОВА А., 2 курс, факультет искусств. – Как Вы готовите себя к выходу на сцену? Вы делаете какой-то тренинг перед выходом?
БАСИЛАШВИЛИ О.В. – Был такой великий провинциальный артист, трагик Орленев. О нем Лев Николаевич Толстой писал, что Орленев приехал к нему в матроске, расстегнутой до пупа. У Толстого все ели травку, они же вегетарианцы. А этот вынул колбасу громадную, сказал: – Да, жрите, что хотите! – И при всех жрал эту колбасу за вегетарианским столом Толстого. Тот его возненавидел на всю жизнь. Но не это главное. Есть такой рассказ, что Орленев играл спектакль, «Отелло», допустим. Наконец, антракт, и он кричит своему гримеру: – Яков! – Да! – Яичницу! – И тот ему нес сковородку с высокими бортами, налитую водкой. А эту водку нагревал на керосинке, она была горячая. Орленев брал, выпивал горячую водку и шел играть второй акт. Вот и вся подготовка. Или другой пример. Его спросил какой-то провинциальный студент, который обожал театральное искусство: – Когда вы играете Гамлета, я видел, что у вас слезы текут. Как у вас это получается? – Тот говорит: – В ресторан меня поведешь? – Да. – Значит, идем в ресторан, я тебе там расскажу. – В ресторане ему литр водки ставят. Орленев говорит половому: – Любезный, луковицу дай мне. – Дают лук. Он луковицу режет на две части и говорит студенту: – Смотри, учись! – Потом берет половинки в ладони и с размаху к глазам: – О, Офелия! – Вот вам школа актерского мастерства.
ГАЛОЧКИНА Д., 1 курс, факультет культуры. – В одной из кинокартин Ваш персонаж играет на аккордеоне. Мне интересно, Вы специально учились, или уже до этого умели играть?
БАСИЛАШВИЛИ О.В. – Да, я окончил Консерваторию по классу виолончели. Однажды мы ехали с Ростроповичем покойным в «Красной стреле». Он пошел в ресторан и меня пригласил, а я не пошел. Проходит где-то полчаса, час, за мной приходят: – Что же ты не идешь? Тебя Ростропович ждет! – В два часа ночи идти в вагон-ресторан никакого желания нет, но неудобно – Ростропович. Я пришел, мы сидим, разговариваем, он говорит: – О, уже 5 часов, завтра мне играть концерт, а я еще не выучил нот. – Я говорю: – Какой концерт Вы играете? – Он отвечает: – Шуберт… – И что-то такое называет. А я ему говорю: – Слушайте, я ведь учился в Тбилисской консерватории по классу виолончели, год целый учился. Дайте мне свои ноты, я завтра вместо Вас сыграю. – Прекрасно! Тогда давайте мы с Вами еще выпьем. – В другой раз мы с ним встретились во время ГКЧП у Белого дома в Москве. Весь первый этаж этого громадного здания – стекло. То есть можно войти, просто ударить кирпичом и войти в дом, потому что стена вся стеклянная. И вот я вижу, Ростропович стоит с автоматом, а ожидается штурм «Альфы», «Альфа» не пожалеет никого, ни одного человека. Ей дан будет приказ, и она сметет все на своем пути. Ему говорят: – Зачем Вы здесь стоите? Вас же убьют. Вы понимаете, что лучше Вам уйти куда-то? – А он так ответил: – Если они победят, я не хочу жить. Так и было.
А теперь, последнее слово мое к вам обращенное, к студентам. Вы знаете, я совсем недавно понял, совершенно недавно, как быстро жизнь идет. Казалось бы, только вчера я учился в студии Художественного театра. А сейчас уже ходить не могу, у меня колено не работает. Мне 82 года, и как я профершпилил все эти годы по-идиотски, понять не могу. Чем я занимался? Я же ничего не знаю. Я мало читал, я мало видел, я мало был заинтересован окружающими людьми. Я был зациклен на каких-то своих дребезгах. Вот мой вам совет. Это всегда говорят старики, но поверьте, что это так – жизнь очень быстротечна. Очень! Не успеете попятиться, а вы уже старый. И уже девушки, раздеваясь, подают вам пальто. Поэтому надо ценить каждую минуту, каждую секунду. Каждую секунду знать, что вы все рождены не просто так. Для чего вообще мы все живем? Ходим, хлеб едим, зачем? В этой гигантской прорве, которая называется космос. Зачем? А ведь вас создали для чего-то. Есть какая-то тайная цель. Как говорил Маяковский:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-то нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит — кто-то называет эти плевочки жемчужиной?
И, задыхаясь
в метелях полу́денной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит —
чтоб обязательно была звезда! —
клянется —
не вынесет эту беззвездную му́ку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный внешне.
Говорит кому-то:
«Ну как? Теперь тебе ничего?
Не страшно?
Да?!»
Послушайте!
Ведь, если звезды
зажигают —
значит — это кому-то нужно?
Значит — это необходимо,
чтобы каждый вечер
над крышами
зажигалась хоть одна звезда?!
Спасибо!
